Том 2. Рассказы, стихи 1895-1896 - Страница 153

153

Полканов замолчал и, вытирая пот со лба, утомлённый своей лекцией, ждал, что она скажет.

Она смотрела вдаль пред собой, сузив свои глаза, и на лице её дрожали какие-то тени. Минута молчания разрешилась её тихим возгласом:

— Как вы хорошо говорите!.. Неужели в университете все могут так говорить?

Молодой учёный безнадежно вздохнул, ожидание её ответа сменилось у него глухим раздражением против неё и жалостью к самому себе. Почему она не воспринимает того, что так логически ясно для всякого хоть немного мыслящего существа? Чего именно не хватает в его речах, почему её чувство не задевают они?

— Очень хорошо говорите вы! — вздохнула она, не дожидаясь его ответа, и в глазах её он читал истинное удовольствие.

— Но — верно ли я говорю? — спросил он.

— Нет! — не задумываясь, ответила девушка. — Вы хотя и учёный, но я с вами поспорю. Ведь и я тоже что-нибудь понимаю!.. Вы говорите так, что выходит, как будто люди строят дом и все они в этой работе равны. И даже не они, а все — и кирпичи, и плотники, и деревья, и хозяин дома — всё это у вас равно одно другому. Но разве это можно? Мужик — он должен работать, вы должны учить, а губернатор смотреть — все ли делают то, что нужно. И потом вы сказали, что жизнь борьба, — ну, где же это? Напротив, люди очень мирно живут. Л если уж борьба, значит — нужны побеждённые. А общая польза — это я совсем не понимаю. Вы говорите, что общая польза в равенстве всех людей. Но это же неверно! Мой папа полковник — как же он равен Никону или мужику? И вы — вы учёный, но разве вы ровня нашему учителю русского языка, который пил водку… рыжий, глупый, и сморкался громко, как медная труба?

Считая свои доводы неотразимыми, она ликовала, а он любовался её радостным волнением и был доволен собой за то, что дал ей эту радость.

Но ум его старался разрешить — почему не тронутая анализом, цельная мысль, разбуженная им, работала в направлении, прямо противоположном тому, на которое он её толкал?

— Вы нравитесь мне, а другой не нравится… где же равенство?

— Я вам нравлюсь? — как-то вдруг спросил Ипполит Сергеевич.

— Да, очень! — утвердительно кивнула она головой и тотчас же спросила: — А что?

Он испугался за себя пред бездной наивности, смотревшей на него ясным взглядом.

«Неужели это её манера кокетничать?» — подумал он.

— Почему вы спрашиваете об этом? — допытывалась она, глядя в его лицо любопытными глазами.

Его смущал её взгляд.

— Почему? — пожал он плечами. — Это, я думаю, естественно. Вы женщина… я мужчина… — как мог, спокойно объяснил он.

— Ну, так что же? Всё-таки незачем вам знать. Ведь вы не собираетесь жениться на мне!

Она так просто сказала это, что он даже и не смутился. Ему только показалось, что некая сила, с которой бесполезно бороться ввиду её слепой стихийности, перемещает работу его мозга с одного направления на другое. И он с оттенком игривости сказал ей:

— Кто знает?.. И потом — желание нравиться и желание жениться или выйти замуж — не одно и то же… как вы, наверное, знаете.

Она вдруг громко расхохоталась, а он сразу охладел под её смехом и безмолвно проклял и себя и её. Её грудь трепетала от сочного искреннего смеха, весело сотрясавшего воздух, а он молчал, виновато ожидая отповеди за свою игривость.

— Ох! ну какая… какая же я… была бы жена вам! Вот смешно… как страус и пчела!

И он тоже засмеялся, — не над её курьёзным сравнением, а над своим непониманием тех пружин, которые управляли движением её души.

— Милая вы девушка! — искренно вырвалось у него. — Дайте-ка мне руку… вы очень медленно идёте, я потащу вас! Нам пора назад… очень пора! Елизавета Сергеевна будет недовольна, потому что к обеду мы опоздали…

Они пошли назад. Полканов сознавал себя обязанным возвратиться к выяснению её заблуждений, не позволявших ему чувствовать себя рядом с ней так свободно, как хотелось бы. Но прежде этого нужно было подавить к себе неясное беспокойство, которое глухо бродило в нём, стесняя его намерение спокойно слушать и решительно опровергать её доводы. Ему было бы так легко срезать уродливый нарост с её мозга логикой своего ума, если и не мешало это странное, обессиливающее ощущение, не имеющее имени. Что это? Оно похоже на нежелание вводить в душевный мир этой девушки понятия, чуждые ей… Но такое уклонение от своей обязанности было бы постыдно для человека, стойкого в своих принципах. А он считал себя таким и был глубоко уверен в силе ума, в главенстве его над чувством.

— Сегодня вторник? — говорила она. — Ну, конечно. Значит, через три дня приедет чёрненький господинчик…

— Кто и куда приедет, сказали вы?

— Чёрненький господинчик, Бенковский, приедет к вам в субботу.

— Зачем же?

Она рассмеялась, пытливо глядя на него.

— Разве вы не знаете? Он — чиновник…

— А! Да, сестра говорила мне…

— Говорила? — оживилась Варенька. — Ну и что же… скажите, скоро они обвенчаются?

— Почему же они должны обвенчаться? — растерянно спросил Ипполит Сергеевич.

— Почему? — изумилась Варенька, сильно краснея. — Да я не знаю. Так принято! Но, господи! Разве же вы этого не знали?

— Ничего я не знаю! — решительно произнёс Ипполит Сергеевич.

— А я вам сказала! — с отчаянием воскликнула она. — Как это хорошо! Пожалуйста, миленький Ипполит Сергеевич, пусть вы и теперь не знаете этого… будто бы я не говорила ничего!

— Очень хорошо! Но, позвольте, ведь я и в самом деле ничего не знаю. Я понял одно — сестра выходит за господина Бенковского… да?

153